Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №5  за 1998 год

— 25-й, 24-й и 23-й, — называет Галина Георгиевна у  последнего, с поваленной мшелой створкой  ворот и второй стоячей, от которой к берегу, к круглой железной шишке с отверстиями, почти незаметной в траве, идет железная зубчатая рейка.

— Вот так, — отведя руки вниз и в сторону, учительница  делает несколько шагов вокруг шишки, будто бревнышко   вставила   в  отверстие   и ворот вращает. — Вот так ручку катали, открывали створы...

После обеда путеводитель мой — старинный труд инженера Пстрашеня «Мариинская система. 1810 — 1910». Сижу у бревенчатой переправы и читаю: «За шлюзом св. Андрея расположены в знаменитом Девятинском перекопе три шлюза святых Самсония, Михаила и Владимира. Плотина, общая для этих трех шлюзов, находится в староречьи на месте старой плотины св. Самсония» — с этим ясно, плотина тут, а бечевник, укрепленная тропа для «тяглецов» и лошадей, — вот он, зеленеет сочно в том берегу под уже затененным склоном. Ведет меж зарослями, сворачивает в перекоп и у Самсония упирается в чашу. Все ж я иду, лезу, отмахивая цепкие ветви, прыгаю по гнилым подмытым брусьям, а местами и вовсе карабкаюсь по склону. Конечно, люблю я заросшие руины великих империй, но вес ж с радостью выбираюсь на солнце и холожу ноги в бегучей воде.

А сердце греет надежда: «На 234 саж. ниже шлюза св. Владимира находится шлюз св. Павла, знаменитый своею плотиною, обслуживающей вместе с Павлом и три следующие шлюза». Да, да, та самая, возведенная на водопаде, где 4,5 сажени разность уровней, где широкими пенными валами катятся струи по ступеням трех каскадов! Нет книги про Мариинку без ее фотографии.

И я шагаю к ней, как молодой влюбленный, и выхожу из перекопа на раздолье, и является мне водохранилище между нынешними шлюзами №5 и №6, а вот и вовсе впадет в него Вытегра под мостиком, да только у меня глаз наметан, и в дамбе мостика я различаю острый контур шестиугольного сруба, след бычка плотины святого Павла. Шлюз тоже угадывается, полузасыпанный, а вот следующих — Кирилла, Бориса, Фому — видеть мне уже не дано.

— Очень хорошая была система, — неторопливо вспоминает назавтра Николай Дмитриевич Крюков. — Строили люди грамотные, высокообразованные, культурные...

И очень хорошо здесь сидеть за столиком, в тени у бревенчатого дома в деревне Маркова, куда продрался я к вечеру сквозь зеленое и парное комариное царство, сквозь тальник, поглотивший прославленную марковскую лестницу — «шесть шлюзов св. св. Иакова, Алексея, Глеба, Федора, Иоанна и Василия, обслуживаемых плотиною первого шлюза». Я карабкался по крапивистым склонам безводных межшлюзовых бассейнов и шел ручьем по их ровному песчаному дну, шагал желтыми одуванчиковыми полянами бечевника и черпал сапогом охристой жижи в канаве параллельного, «петровского» шлюза и вычислил, меряя инженерные следы шагами, что было там сразу два их — двухкамерный Иоанн и однокамерный Василий плюс промежуточный бьеф — итого 160 шагов. А когда выбрался я на свет, то удача — Николай Дмитриевич Крюков, бывший начальник марковского гидроузла, хозяин шлюзов от 6-го и до 17-го, а при них — четырех плотин.

— Ведь сколько шлюзов, — продолжает он теплым голосом, — а крупных аварий не было: это ж чудо!

— И у вас было впечатление, что вы трудитесь именно на чуде?

Конечно. Приходилось быть прорабом и разбирать деревянные конструкции. Так все, особенно подводные — это высшее качество работ и инженерная мысль.

— А что-то вас особенно восхищало?

— Да, шпунтовые линии. Ведь напор трехметровый, вода может просочиться, все размыть и разрушить. Поэтому на каждой голове шлюза (на каждом   его   входе)   забивались  ряды брусьев,    соединенных   друг с  другом — шандорная шпунтовая линия, королевая,  водобойная, сливная. На них садилась шапка — брус тридцать сантиметров на тридцать. А на королевую, где упор для ворот, так и 60 на 60. И такую махину вручную спустить, затащить, положить точно, выверенно,  гребень в роечку усадить и подконопатить очень большое нужно было умение!

Мы гуляем еще с этим мягким, размеренным человеком по его бывшим владениям: вот яма 11-го шлюза, Наталии, и остатки плотины, вот 10-й, Екатерина, под склонившимися березами уходит по последние четыре венца в Волго-Балт. А что? Шлюз заполнен, чтобы вошел, например, однопалубный винтовой «Шексна», сутки рейс от Вытегры до пристани Чайка, и не надо на нем мне каюты ни 1-го, ни 2-го класса в надстройке, ни тем более «плацкартного» места в трюме, в такой сочный закат я займу сидячее на крыше, откуда, если дождь, слякоть, а особенно осенью снег, пустят в трюм греться.

— Я слышал, мариинские пароходы называли «голубчиками».

Так это местное название, — улыбается  Крюков. —  Пойдем, говорят, на голубчик! Он в систему заходит, буфет работает, пивом торгуют, водку на разлив, бутерброды.

— Просто как в ресторан садились?

— Да, тут вот — километр-два проедут, адальше 16-го, 17-го нашего далеко уже, так на 16-м стараются все заядлые уже нагрузиться и веселенькие обратно идут.

Да, вдвойне жаль, что нет сегодня голубчика. Последний автобус мой давно ушел. В светлых сумерках я шагаю по Девятинам, любуясь, как розовеют башни дальнего волгобалтовского шлюза, как спит на розовой воде «Метеор». Только в желудке у меня пусто. И ничего не успел купить. Но подхожу я к школе, где стал на постой, — и поджидает меня добрейшая Галина Георгиевна с банками салата и шей из кислицы, с обещанием завтрашних новых встреч с живой Мариинкой.

Пароходы, пароходы,

Пароходы, буксера!

Пароходские ребята

Целоваться мастера! —

... — и смеется, скрывая смущение, Антонина Кузьминична Даньшина. Голос не старится, а сама — до жил высохла, потемнело лицо. Только взгляд подслепших, темно-синих глаз упорен, как на снимках у той молодой Медведицы. Все ее звали так, все ей пришлось брать силой.

В тридцать втором было ей девять лет, когда увели отца — просто зажиточно жили. Она пошла в няньки. А в тридцать девятом, когда поступила на 22-й шлюз, то поставили ее в первый день «на верхнюю работу»:

— Вы представляете, — с замиранием вспоминает она, — надо открыть ворота. Я — никак не могу. Ну ни с места. Вахтенный, мужчина все-таки, приоткатал немножко, я взяла. У меня все трещало! Думала, все жилы лопнули, и руки потом очень долго болели.

А после подсказал он, что когда шлюз наполнится, то потом оттуда идет волна. Вот с нижних ворот — волна, и все глядишь, как она идет, тут нажмешь — легче открывается.

— А в основном женщины работали? — Все женщины! До войны были мужчины, но уже пожилые. А на войну их взяли, дак все женщины. А после войны мужчин-то уже и не было. А я считалась начальник вахты. На нашем шлюзе четыре ручки надо было катать, еще на пароме — паромный работник, и на плотине плотинный, там щиты поднимаешь... А во время войны, когда зенитки стояли у клуба на горе-то, — судно заходит, да как застреляют, у меня все убежат, а я одна, хочешь-не-хочешь...

— А зимой?

— Зимой мы ремонтом занимались — бревна тесали, тумбы перекапывали — бревна такие, метра два с половиной — новые ставили и крепили.

— И конную тягу вы застали?

— Дак  и  после  войны  ее  гоняли, конную тягу. Ну, все вроде вам рассказала?

Оказывается, не все.

— «Механик Петров» шел, я на 23-м стояла. «Над рекой березки-елки» — песню пою. С 24-го судно вышло да все вертится и вертится, а там ведь маленькие расстояния. Потом я только сообразила, что сама виновата. Песню оборвала — он и заходит. Я на него — сами знаете, как. Зашвартовался: — Подождите минуточку, не давайте свистка. Опустился в кубрик, вынес мне, наверное, килограмма два песку, конфету и булку белого хлеба, — тут смеется Антонина Кузьминична. — Возьмите, возьмите! Как хорошо вы пели!

Солнце греет горницу сквозь тюлевые занавески, да на улице еще жарче. Астафьев поит меня кофе. Пожилой человек в очках, крепкий, с широкой грудью — и то, наверное, печать профессии: Георгий Николаевич — водолаз со старой Мариинки.

Застал он систему в последние ее годы, когда на Мариинку уже махнули рукой, и сколько раз было — нарочный ночью, и сборы, и катер, а под воду — на пять минут: на камешке махоньком застряла опавшая шлюзная половинка и елозит по полу. Другое дело, когда вышибали ворота — этого тоже было сколько угодно, пролетало судно сквозь шлюз и выходила вода, но тут уж — работа не одной водолазной станции и не на один день. А самое опасное было — на плотинах.

Плотины тогдашние закрывались щитами, каждый щит между стоек и, случалось, криво стоял щит или, хуже, его срывало. Это называлось прямая фильтрация, и в одну такую Астафьев попал да чуть не лишился жизни.

— Приехали мы вдвоем на 17-ю, там  междупольная загрузка делалась — глину закачивали под давлением, потому что вымывает ее, и надо было  трубу  переставить,  фланец под водой открыть на конце и направить. Я все переделал, а меня потащило. Я сигнал дал, потряс два раза, воздержись, мол, — ответа никакого мне нет. Я дальше: «Выхожу» — три раза дергаю сигнал, дескать, вытаскивай меня! Никакого ответа.